Ксения Жукова – прозаик, драматург. Аспирант МГПУ (русская литература).

Лауреат литературной независимой премии «Дебют» (драматургия) и финалист (малая проза). Лауреат конкурса драматургии «Евразия». Финалист премии «Нонконформизм». Дважды финалист Корнейчуковской премии. Финалист конкурсов драматургии: «Любимовка», «Маленькая премьера», «Волошинский конкурс» и др.

Многократный участник форума молодых писателей в Липках. Член Союза писателей Москвы. Автор повести «Не до того» (2017).

Карусель

Ему стало скучно. С ней. Они катались на карусели.  Ей было весело, и хотелось, чтобы так продолжалось всегда.  Они случайно забрели в этот парк. И вот теперь карусель крутилась и крутилась, а он понимал, что скучно.  И что такое уже не исправить. Еще утром он волновался, предвкушал встречу в ней. Боялся, вдруг не придет. И если такое случится, так ему жить дальше.

Она пришла. Шла, весело помахивая сумкой. А он вдруг ощутил на себе, что значит почерпнутое из книг «сердце забилось».  И это было действительно так. Он вытер ладони, да, они тоже вспотели немного. Он причесал волосы, пропустил сквозь пальцы. Потом подергал себя за правое ухо, потом топнул правым же ботинком. И все это, пока она приближалась. Сумочка была маленькая и дамская. Но он все равно отобрал. И долго сопел рядом, слушая ее щебет и не решаясь что-то сказать. Он как собачка смотрел на нее, открыв рот, что она даже не выдержала – засмеялась. И он тоже, вместе с ней. Над собой, над всем. Что так хорошо, что и погода тоже хорошая. И что она ой как хороша в своем зеленом летнем платье. Он нес на плече ее маленькую белую сумку и был, наверное, счастлив.

– В парк?

–Ну конечно в парк.

В парке он купил ей мороженое. Лучшее. Так он попросил у продавщицы. А у нас все самое лучшее, сонно ответствовала продавщица, подавая самый мятый и самый растаявший брикетик, и прося за него втрое больше, нежели б действие происходило в обычном магазине. 

А она отобрала у него сумку, сосредоточенно выискала в ней салфетку, обвернула мороженое и стала ловить тающие капли.  Она морщила носик. И они оба смеялись над этим. Он водил ее по аллеям, чинно, держа за локоток. А потом они целовались в беседке из цветов. Так, что все вокруг кружилось  и без карусели. До карусели они дошли позже, до нее нужно было подняться на пригорок. И они бежали, кто вперед. Он, конечно, позволил ей опередить себя.

В деревянной будке купили билеты. Сели на проржавевшие лавочки, пристегнулись и полетели. А потом она захотела еще. И он решил, что пусть еще один круг, а он ей помашет.  Зеленое платье взмылось навстречу ветру. И вдруг он понял, что скучно. Он шел, а за спиной продолжала работать карусель. Он пришел домой. Сразу лег спать. И больше никогда ей не позвонил.

Леденцы

Она долго не хотела выходить из сна. Там, в этих снах, было тепло, как в мягких дорогих шубах и сладко, как от леденцов в жестяной баночке из детства.  Сладость сохранялась и поутру, уже в бдении.  Вставать, вставать. Ах, как не хочется.  Кровать, вернее маленький диванчик, обитый зеленым,  весь в маленьких подушечках.  Одеялко тоненькое, но теплое, и еще плед в ногах для верности.  Сегодня выходной. Она перевернулась на живот, плед соскочил вниз.  Пускай. Сладко было не только от леденцов, тех сонных, но и, надо признаться, от поцелуев. Поцелуй был отрезвляющий, в противовес леденцам, и кипуче-ледяной. Если так можно.

Она надолго задумалась, возвращая плед на место, мог ли тот поцелуй во сне быть кипуче-ледяным. И да, мог. Потому что была страсть, а страсть может кипеть. И потому что от холода ломило зубы, но при этом было тепло. И, ну вот как арбуз ешь.

 Она с тоской посмотрела на закрытые шторы, слишком плотные.  Вот если представить, что там тепло и арбузы. Ведь если отодвинуть чуть-чуть, да, лучше отодвинуть, хватит быть вампиркой. Вампиршей. Она засмеялась, представив себя с красными глазами и клыками. Ну нет, это не по ней. Да здравствуют открытые окна.  А на улице снег вместо арбузов. Надоевший снег. И поцелуи, которые случаются только во сне. Да что ж это такое.  Снег, это очень даже неплохо. И к тому же солнце. Слабое зимне-утреннее, но солнце.  Лежа на животе, поджала под себя коленочки и воображала зимние арбузы под окнами. Арбузы росли рядком, такие пузатые, с черными хвостиками. И через один с полосочками. Один арбуз обязательно был расколот, красная мякоть с сахарными блестинками.  Мякоть разбавлена россыпью семечек в крапинках коричневатых, чередуясь с белесыми, будто случайно попавшими.  Ну все, сколько можно. 

В раскрытый ореховый шкафчик комом полетели подушки, одело. Завтрак. Традиционный кофе.  Сладость отступила. Поцелуй сна стирался утренними заботами.  А ведь это он прозвал ее когда-то Зеленой Феей. 

– У тебя слишком много зеленого.

 А сам при этом задаривал ее всем, что попадалось на глаза цвета арзубов  на траве. И вот эти плотные шторы, и этот диван, и эти бусы, что она собиралась надеть.

–Арбузы на траве?

Она прям-таки хохотала от этих арбузов.

– Да не хочу я их, зачем, другое дело, зимой, в снегу. Представляешь?

 И они вместе взбирались на диван и представляли. И могли так сидеть долго-долго.

Когда это было?

Он приносил ей летом арбузы и говорил, ну что ты, рано еще, давай подождем до осени. А она торопила. Уже август, в августе можно. Уже самый сок. И вгрызалась в мякоть. Он вытирал ей сок с подбородка ладонью. А она еще умудрялась при этом кусаться.

–Уууу,– гудел он, – да ты ж вампирка.

–Настоящая?

–Нет, арбузная. Да, ты у нас вампирка, а вовсе не Зеленая Фея.

И вампирка, Зеленая Фея или кто там она была – в одних носках бегала по кухне и швыряла в него эти обглоданные зеленые корки. Потом, конечно, мирились, все перемазанные дружно мыли кухню, выкидывали корки.

Мылись сами. И было под струями воды тепло-тепло. Он завертывал ее в  полотенце, опускал, размякшую, на диван, который они покидали уже вечером.  Чтобы добрести до кухни и посмотреть, не осталось ли еще арбуза, ну хоть кусочек.

Кофе уже остыл. Она так и не допила. Вылила гущу. Подумала, что надо одеться. Ветер. Стекло дрожало. Подумалось, что в комнате быть может теплее. Ах да, стоит раззанавесить шторы. Дотянулась до полки. Взяла наугад. Оказалось – энциклопедия, том пятый. Раскрыла. Листья как закладки между страницами. Собирали осенью в парке. Из желудей наделали человечков. Сидели весь вечер соревновались кто больше.

Фея слизала с губ налет леденцового сна. Переоделась в тоненький салатовый свитерок и зимние брюки.  Брюки стройнили, а свитерок приятно обтягивал. Отражение в зеркале показывало то-что-надо – со всех сторон. Сапоги в тон свитерка ожидали около двери.  А на улице снег. 

Фее не терпелось скорее, на улицу, посмотреть на снежные арбузы.

Звонок случился, когда она натягивала правый сапог. Она всегда начинала с правого. И тут предстояло бы прыгать на одной ножке к призыву телефонной трубки, но она не стала.  А телефон все звонил и звонил. От звуков в голове разрывались маленькие арбузики. Лопались семечки. А она стояла в одном сапоге и ждала, когда все это прекратится.  И все прекратилось. 

Семечки стали леденцовыми. И она сняла правый сапог. Тапочки закатились куда-то там.  Без них прошла в комнату и стала рядом с телефоном. Вдруг зазвонит? И он зазвонил.

–Ты чего не подходишь?

–А я одевалась.

–Ты узнала?

–Нет, кто это?

– Максим. Теперь понятно?  Ты тут как?

–Я тут здесь. 

Это был не тот, кто прозвал ее Зеленой Феей, вампиршей и еще много чего там было прозвищ.  И с кем они собирались собирать снеговые арбузы.  Кто? Ей было все равно. Пусть даже ошиблись номером. Или неправильно соединили. А может это тот, кто был до арбузов в снегу. До листьев, до всего того. Потому что после ничего не было. Она слушала что-то, понимая, что ей говорят слова. И даже буквы. Но слова и буквы не делались смыслом. И она не понимала. Не понимала, как и почему. И если были арбузы и леденцы, то как случилось, что можно устать. Она рисовала на бумаге человечка, вырисовывала контур черным. Нарисовала шапку и ботинки.  И согласилась с тем, что говорили. Человек был не важен. Настолько, что удостоился только домашнего телефона. И она ему была не нужна.  Да он и не скрывал этого. Откуда-то вспомнил. И она чувствовала эту ненужность. Но согласилась сразу.

И снова сапоги.  Она одевалась долго. Искала завалившийся за тумбочку шарф. Потом с тревогой разглядывала на дырочку в перчатке. Дырочка была симпатичной. А снимать сапоги и бежать в комнату за нитками, чтобы зашить – не было сил. Лифт пришел быстро, а вот на крыльце чуть не упала, скользко.  И еще было очень холодно.  Она высматривала арбузы с крыльца, но дворники скоро убирали снег.

Она прошлась по снежной дорожке, до соседнего дома всего-ничего. До ближайшего магазина и то дальше на двадцать шагов. А тут всего лишь четырнадцать. Дома строились близко, почти впритык. И потом столько же обратно, до крыльца с ледяной корочкой. А лифт уже кто-то увел, пришлось ждать, она притоптывала на коврике и давила на кнопку. Потом долго возилась с ключами, потом кидала шарф за тумбочку и сапоги тоже разбросала.

В семь часов вечера Зеленая Фея открыла ореховый шкафчик. Взбила все свои семь подушечек, расположила их горкой. Простынка, одеяло, не забыть  плед.  В тон к ночной рубашке шерстяные носки. И спать, спать. Через пять часов тридцать первое декабря плавно перешло в первое января. За плотными шторами разрывались салюты, зеленые и полосатые и падали в снег, осыпаясь на множество семечек с крапинками коричневые и белесые через один.

Ленточка

Софочка шумная такая. Как пришла с порога, так все бубнит и бубнит чего-то. В шумных людях много пустоты и воздуха. Софочке сорок восемь, а в десять лет, как рассказывают, она переболела менингитом.  Поэтому теперь для нее всегда праздник и вечные шесть-семь, даже не десять. Ее мама, грузная старушка в серой кофте с желтым пятном у кармана, пьет чай. Она всегда пьет чай, но чашку с собой приносит. И еще сушки. Всегда. Чтобы не доставлять никому хлопот – вот как она объясняет соседям. То одним, то другим соседям.

Софочка любит ходить по гостям. А девочка не любит Cофочку, боится. Ее настоящие шесть перед софочкиными замершими выглядят слишком взросло и рассудочно. Софочка прыгает мячиком и дарит сувенирчики.

 Девочка их жалеет, Софочку и ее маму, те живут на первом этаже, и не видят такой красоты, что видна с их двадцать второго. А Софочка обожает ездить на лифте и ходить по соседям. Софочка хитро улыбается – сейчас ты у меня кое-что получишь, готова? 

– Вот, держи, правда прелесть? Себе тоже такую купила.

На голове Cофочки полно заколок, бабочек, бантиков, резиночек.  Софочка любит заниматься украшать свои волосы.

– Вот, в крапинку! Ну не чудо ли?

Чудом оказывается белая ленточка в красный горох. У нее волосы короткие, ленточка ни к чему. Но Софочку обижать нельзя, иначе будет плакать. А это очень некрасиво и страшно. 

Летом родители разводятся. Шумно и как-то трескуче. Девочка забивается в дальний угол и держит в руках ленточку в красную крапинку. В том углу, самом дальнем, настоящее королевство. Но даже и там слышны слова, совсем не королевские. «Ребенка я не отдам. Нет, и не проси. И вообще, у тебя сейчас свой будет, того и люби. Иди, катись к этой. Идиотка. Сам идиот. Сама идиотка. Да пошла ты. Да пошел». Ленточка кладется в карман, для  надежности. Она старается закрыть уши. Пальцы вдавливаются в слуховое отверстие так, что становится слышно только бубубу, а потом просто шшушууу –ум-уумммммммммм.

Через две недели девочка с мамой уезжают в другой район. Там почему-то все время темно, речка с темной водой, много луж, сыро. Квартира номер два на первом этаже, а свет зажигать надо даже днем. Иначе совсем уж все в тенях и серых разводах.  Все что есть, запаковано в коробки. Потом надо все открывать и ставить на места. Процесс долгий. Расставляется все кое-как, в спешке, потом-потом будет красиво, а сейчас просто пусть постоит.

Ленточка не нашлась ни в одной коробке. Затерялась при переезде. Или осталась на старой квартире.